Последние две недели в связи с сериалом «Чернобыль» много пишут про те дни в 1986 году. Волею судьбы, у меня про Чернобыль есть свои воспоминания.
Я служил в армии на Украине, в Ивано-Франковске, в артиллерийском полку. В 1986 году я попал в действовавший при Доме офицеров солдатский театр миниатюр. Мы играли спектакль, состоявший из нескольких миниатюр – несколько патриотических (про Великую Отечественную и Афганистан), несколько назидательных (как солдаты выпивают и чем это кончается), несколько юмористических (солдат пытается завести роман с дочерью прапорщика, а прапорщик про это узнал - и пошла комедия!). Театр состоял частью из актеров, частью из музыкантов и певцов - они заполняли перерывы между сценками. В общем, это был немаленький такой механизм.
Мы ездили выступать по разных воинским частям, гражданским организациям, даже закатили настоящие гастроли по всей Ивано-Франковской области. Однажды в Доме офицеров выступал Владимир Этуш. Вечером был его концерт, а днем мы сыграли для него наш. После спектакля он пожал каждому руку, так что и мне великий Этуш руку пожал.
Руководил театром начальник Дома офицеров майор Константин Аркадьевич Макаров. Театр нравился ЧВСу (член военного совета армии) генералу Леониду Сереброву. Думаю, ему докладывали обо всех, кто, имея отношение к театру, попал служить в Прикарпатский ВО. Потому что наш театр время от времени пополнялся студентами театральных вузов. (Они нам преподавали мастерство актера – в меру собственного мастерства.) А как раз весной или в начале лета 1986 года стали говорить, что скоро в театре появился Никита Высоцкий – его забрали в армию сразу по окончании школы-студии МХАТ, он попал в мотострелковую учебку в Черновцах, учился на командира БМП. Никита, и правда, прибыл – в июле. Он тоже был в Чернобыле, хотя про это нигде не рассказывает.
26 апреля мы, конечно, ничего не знали. Но в тот день или на другой меня удивило, что химик полка (майор химслужбы) сидит на КПП и что-то пытается делать с каким-то прибором. Побывав в Чернобыле, я понял, что тогда наш химик пытался разобраться с дозиметром – как я понимаю, поступил приказ выяснить дозу радиации. Но тогда, в апреле, я ничего такого не знал.
26 апреля или на другой день пошел теплый дождь. Я под него вышел, наслаждался. Несколько недель спустя понял, что дождик-то мог быть вполне радиоактивный. Но волосы – нет, не вылезли.
Про аварию узнали из газет и по ТВ. Ходили разные слухи: будто в Киеве паника, пьют и любят друг друга, как в последний раз, и много чего еще.
В начале августа наш майор Макаров сказал, что мы поедем выступать в Чернобыль. Вот как в войну фронтовые агитбригады ездили выступать - так и мы.
От Ивана-Франковска до Чернобыля – больше 600 километров. Мы ехали на автобусе ЛАЗ, комфортабельном по тем временам, а на самом деле – тесном, душном, пропыленном. Приехали 8 августа. Разместили нас в Овруче, в казармах местных воинских частей. Сами воинские части развезли по полигонам, а в казармах жили командировочные - Овруч был набит ими. Помню, утром пошли на завтрак в столовую, через город, мимо Дома офицеров. Прапорщик, которого прикрепили за нами, посмотрел на нашу толпу и говорит:
- Ребята, постройтесь. А то в Доме офицеров Варенников живет – очень сердится, когда солдаты толпой ходят…
Мы построились, пошли в столовую, я все поглядывал на окна Дома офицеров, но Варенникова не увидел. (Валентин Варенников, Герой Советского Союза, генерал армии, герой Афганской войны, руководил войсками, работавшими на ликвидации Чернобыльской аварии.)
В Овруче не было детей – вывезли. Народу вообще было мало.
Выступали мы, как всегда, везде. 9 или 10 августа поехали в Зону. Помню, заехали в деревню, вышли из автобуса. Жара. У меня в кирзачах устали ноги. Я разулся, хожу по травке-муравке. И тут меня увидел наш прапорщик!
- Солдат! Обуйся сейчас же! Ты себе на ноги радиации наловишь!
Я обулся. Прапорщик мне и всем рассказал историю: пошло подразделение чистить территорию от радиации, солдаты работали, а майор на пеньке сидел. У солдат доза – минимум, а майор сразу нахватал предельную или почти предельную. «Пыль, гнилые деревяшки – во всем этом накапливается радиация!»
Через какое-то время, когда мы уже сидели в автобусе, наш прапорщик, для которого мы, чужие, все были на одно лицо, эдак мечтательно сказал:
- А вот бы сейчас у того солдата, который босиком ходил, радиацию померять!
Я даже обиделся – что я, подопытный кролик?! А теперь понимаю, что у него был азарт – как у солдата, который из окопа высовывает свою каску на палке. Он был из тех, кому нравится дразнить смерть. Рассказывал, что 7 августа летал на вертолете фотографировать реактор, но ничего не вышло – излучение было таково, что пленка засвечивалась: «Дали над реактором кругов десять, и все зря».
- Я всю свою форму после этого выбросил. А сапоги яловые жаль. Я их с мылом помыл и оставил…
Этот же прапорщик рассказал, что позавчера (6 августа) «был второй взрыв». Я не поверил – после первых же больших учений я понял, что в армии в условиях, приближенных к боевым, много отчаянного вранья, потаенный смысл которого: «Ты смотри, что делается, а мы еще живы!». Однако годы спустя я прочитал в какой-то книжке, что кипевшее под развалинами реактора вещество и в самом деле грохнуло еще раз. Так что все может быть.
Инструктаж у нашего прапорщика был простой: «Яблок не есть, молока у местных не пить!» А это же август! Какие в садах были яблоки! Два-три часа ты боишься, а потом думаешь – да ну… Роскошное украинское лето давало ложное ощущение безопасности. Не может же быть опасна такая красота?! Умом понимаешь: может. Но потом снова перестаешь бояться.
Кстати, о молоке. В деревне оставались коровы. И немало – вечером они шли по улицам домой, хозяева встречали их. Говорили, что в первые дни коров приказано было расстреливать. Часть хозяев подчинилась, часть своих буренок попрятала в лесу, и после осталась с ними в Зоне.
А вот собак и кошек не видел. Потом узнал, что их тоже приказали расстреливать собак и кошек – будто бы шерсть притягивает радиацию. Говорили, что некоторые собаки спаслись, живут в лесу, иногда настороженно выходят к людям.
Выступали мы неделю. Утром въезжали в Зону, вечером выезжали. В основном ездили по полкам гражданской обороны. Полки стояли лагерями. Встречали нас восторженно. Я в одной сценке играл радиста времен Великой Отечественной, по сюжету я геройски погибал, сжав провода зубами. А зрители в шаге от сцены. Я боялся, что публика будет смеяться. Но нет – публика принимала нас как МХАТ. Ну, почти…
Из деревень помню Вильчу и Диброву (только недавно узнал, что Диброва – то село, где родился Лазарь Каганович).
Хотя жителей вывезли, народу в деревнях было полно – солдаты, медики, кто-то еще. Работали магазины. На полках диковинный товар – например, минералка в бутылках, которую и в городе было поискать. Полки в магазинах завешивали полиэтиленом – от все той же пыли. Поливальные машины с желтыми баками окатывали деревенские улицы – прибивали пыль.
Однажды вечером поехали в Овруч. На выезде из деревни я увидел милицейский пост: навес, стол, скамейка. На столе – бутылка красного вина. Это называлось «выводить радиацию». Быт в аду.
Часто пишут, что брошенные деревни производили жуткое впечатление – я такого не помню. Некоторый сюрреализм – поливалки, заколоченные колодцы, вот эта бутылка красного вина - да. Жуть – нет.
В брошенные села и пустые города за коврами и телевизорами из ближних окрестностей снаряжались целые экспедиции. «Вчера мародеров поймали, - рассказывал наш прапорщик. - Ну, этих сдали милиции». Я не понял: «А с другими что?!». Он посмотрел на меня, как на малое дите, и отвечал: «Есть приказ – мародеров расстреливать на месте».
Я, честно говоря, не поверил. Не укладывалось в голове. Мы же живем в СССР, самой прекрасной стране, населенной самыми лучшими людьми. Мародеры – это не у нас. Расстреливать людей – это что-то из другого измерения. Спустя годы разговорился о Чернобыле с Олегом Богдановым, фотокорреспондентом из Барнаула. Он в то же время, что и я, служил в дивизии имени Дзержинского. И оказалось, что летом 86-го дивизия охраняла чернобыльские деревни от мародеров.
- Приказ расстреливать был, но у кого же рука поднимется? Поймаем, морду набьем и все, - рассказывал Олег. - Только однажды, когда это жулье совсем достало, поймали какого-то мужика с ковром и поставили к стенке. Он охренел. Глазами хлопает - не верит. Лейтенант читает приговор: «Именем Союза Советских Социалистических Республик…» Пока прочитал, мужика проняло. А когда мы передернули затворы, он обоссался. Так, в мокрых штанах, его и отпустили...
Как-то зачем-то мы зашли в райком ВЛКСМ – к нашему удивлению, там были одни девчонки. «А где пацаны?» - спрашиваем. «Разбежались». Из гражданских в деревнях остались, в основном, старики и старухи. Ветераны на наши спектакли ходили во всех медалях и орденах, и в глазах читалось - последний парад!
На второй или третий день пошел дождь. Нам сказали, что это – первый дождь над Зоной, а до этого будто бы облака разгоняли с вертолетов, чтобы вода не унесла радиоактивную пыль в реку Припять. Про это даже анекдот тогда был: на конкурсе песни, посвященнойЧернобыльской катастрофе, первое место поделили Валерий Леонтьев с песней «Все бегут, бегут, бегут» и Алла Пугачева с хитом «Улетай, тучка, улетай!»
Настроения среди ликвидаторов были разные. Одни – бодрые, веселые. Другие – боялись. Рассказывали, что у солдат дозиметры такие, что сам свою дозу не знаешь: «Раз в неделю наши дозиметры собирают, и пишут всем одну и ту же дозу».
Наша неделя кончалась. Часть нашего театра хотела и дальше выступать. «Народ так принимает!» - говорил Игорь Гапоненко. Часть боялась: «Если мы останемся, нас прямо туда повезут». Подразумевалось – на реактор. Никто бы нас на реактор, конечно, не повез. Думаю, если бы майор Макаров спросил нас, большинство выступило бы за то, чтобы остаться. Но то ли Макарову не пришло это в голову, то ли еще по какой причине, однако мы пробыли в Чернобыле нашу неделю и поехали назад.
На память о Чернобыле у меня была кепи – из обмундирования нового образца. Потом она куда-то задевалась. И ладно – она наверняка неслабо «фонила».
Когда мы вернулись в Ивано-Франковск, нам дали по увольнительной. Я решил пойти в кино – на «Иди и смотри». Шел по городу, и тут же меня сцапал патруль – волосы длинноваты. Привели в комендатуру.
- Чего не стрижен, сержант? – спросил дежурный по гарнизону.
- Я был в Чернобыле, там парикмахерских нет… - отвечал я ему. Не без подтекста: сидишь тут, крыса тыловая! Тут привели еще ребят из театра – в городе была облава, и многие наши в нее попали. Ребята тоже сказали: «Были в Чернобыле, когда стричься?» Дежурный даже как-то осел, он и сам почувствовал себя тыловой крысой перед фронтовиками. Обычно пойманных с неуставной прической стригли под ноль. Он отправил нас в парикмахерскую (она, специально, или совпало, находилась прямо напротив комендатуры и жила от нее) – подравнять прическу. Парикмахер удивился, переспросил - подравнять?? Я тогда даже в кино успел.
Через несколько дней шел по городу и меня остановила женщина.
- Солдатик… У меня сын служит, уже уволиться должен, а два месяца как писать перестал. Его не могли на беду послать?
Она так и сказала – «на беду». Я заверил ее, что дембелей в Чернобыль не посылают. А что писем не пишет – ждет, что со дня на день уволят, вот и не пишет.
Я и правда так думал. А если бы и не думал – что еще я мог ей сказать? Мать, если обманул, ты меня прости…