Сегодня 21 июня, день рождения Валерия Золотухина.
Как всякий человек в СССР, я знал его через экран, через фильмы - «Бумбараш», «Хозяин тайги». В девяностые он решил восстанавливать храм в своем селе Быстрый Исток, но никак не мог набрать на это денег. В то же время Татьяна Федоровна Козицына, многолетний директор Молодежного театра Алтая, искала возможности – финансовые, административные – для реконструкции под театр здания ДК БМК. Золотухин решил зарабатывать на храм концертами, а Козицына взялась помогать ему с организацией. Вот Татьяна Федоровна меня однажды с Валерием Сергеевичем и познакомила.
Золотухин был великий человек. Вот просто – великий. Есть фильм с Джимом Керри «Всегда говори "Да!"», герой которого на все предложения отвечает «Да!», и этим делает лучше свою жизнь и жизнь людей вокруг. Вот Золотухин таким и был: всегда говорил «Да!». Жизнь не кино, Золотухину от его «да» не всегда было хорошо. Дорого обошлось ему история с Гамлетом: Любимов предложил, он согласился, хотя и чувствовал наверняка, что это будет зазубрина в их отношениях с Высоцким, которыми он очень дорожил. Петь – да! Плясать – да! Тянуть на себе «Живого» - да! Стать стержнем, символом, Домовым и художественным руководителем Таганки – да! Строить храм – да! Художественный руководитель Молодежного театра – да! Художественный руководитель студенческого курса – да! Сыграть в семьдесят лет Городничего из «Ревизора» - да! Играть Гитлера – да! Играть вампира – да! Золотухин был полон энергии, как шаровая молния.
Люди относятся к нему по-разному. Много шума наделала история с «Гамлетом», публика негодовала – как же так, это же Высоцкий, это же друг! При том, что Золотухин сам же ее и рассказал. Женщины не могут простить ему открытой жизни на две семьи. Мужики к этому факту относятся как-то спокойнее.
О Золотухине у меня две книги – одна, «Валерий Золотухин», вышла в серии «Алтай. Судьба. Эпоха»,
Еще у меня есть несколько интервью с ним. Из них я и сложил вот это, нынешнее. Сегодня ему исполнилось бы 78-мь.
- В одном интервью я читал вашу фразу о том, что первое материнское молоко было горьким: когда 22 июня вас принесли матери кормить, она узнала, что началась война и плакала...
- Когда внесли меня на первое кормление, нянечка уже знала, что война. Рев, слезы. Мать берет кормить - плачет. Но насчет горького молока - это уже актерское доигрывание, домысливание...
- Вы как-то сказали, что ваш отец запрещал матери вспоминать ее братьев из-за того, что они были раскулачены...
- Отец иногда подначивал мать: «Подкулачница». Но она была не из кулаков, а из зажиточных - у родни по ее линии были лошади, коровы. А отец из бедноты, его в детстве отдавали его в батраки. Поэтому отец на войне был политруком. А что такое политрук, когда после приказа Сталина он имел право расстреливать на месте?! А характер был такой, что мог.
- Рассказывал о войне?
- Он все держал в себе. Про войну не рассказывал. Одну фразу помню: «Днепр брали - вода вышла из берегов». Столько было мертвецов... Он сидел и плакал.
У него были дни, когда он выпивал, и начинал петь одну песню: «На зеленом ковре мы сидели, целовали Наташа меня». Это пение было такое... Зверь, который вспоминал какую-то свою... А мать заводилась: «Где это ты сидел, что за Наташа?!». А поскольку он очень любил ссыльных молдаван и молдаванок... (Золотухин хитреет лицом) И слово «Румыния» я тоже запомнил... Он упрекал мать, что я не его сын, а мать упрекала его, что он пришел с войны на год позже - где ходил, с какими румынками воевал?! Он говорил: «Когда отпустили, тогда и пришел».
- А почему он не признавал вас своим сыном?
- Их призвали на сборы, потом на войну, и в первый раз он увидел меня, когда мне было два с половиной года. Приезжает - а у него сын!
- Что ж, мать ему не писала?
- Мать не знала, куда ему писать. Он сам редко писал, и в войну, и после. У меня от него сохранился один только росчерк. Когда «Юность» брала на публикацию мою вторую повесть «Дребезги», меня попросили дать отцу почитать и чтобы он подписал, что публикацию разрешает. Он первую повесть «На Исток-речушку, к детству моему» не воспринял: «На моей крови деньги зарабатываешь»… А «Дребезги» прочитал и публикацию разрешил. Вот этот автограф у меня есть.
Впрочем, «Дребезгам» и без него досталось - их очень сильно порезала тогдашняя цензура. Вызвал меня редактор журнала «Юность» Борис Полевой, сказал: «Старичок, то, что не напечатано, то не написано». А я в театре Моссовета играл в спектакле по его роману «На диком бреге», и мне хотелось ему сказать: «Не все, что напечатано, написано». Хотя он был замечательный писатель и редактор.
- А что там такого было?
- Идеологические споры между студентами и отцом - про советскую власть, раскулачивание. Это сейчас кажется - ну и что? А тогда во всем видели диверсию. В 70-е годы в фильме «Инженер Прончатов» я пел песню «Барыня-речка, сударыня-речка». Краснознаменный ансамбль, оркестр кинематографии со мной. Шикарная песня! И вдруг мне звонит режиссер Владимир Назаров и говорит: «Надо переписать песню». Начальство говорит: «Какая барыня, какая сударыня?! Заменить текст!» Я говорю: «Так ведь автор не согласится». Назаров отвечает: «Согласился уже». Спрашиваю: «И что будем петь?» Оказывается: «Реченька-речка, красавица речка». Я говорю: «Тьфу, ё...» Как это можно петь? В результате по радио: «Барыня-речка», в фильме – «Реченька-речка». Это про цензуру. Сейчас скажи - не поверят.
- От цензуры были ведь удары и посерьезнее - фильм «Интервенция», в котором сыграли вы и Высоцкий, пролежал на полке почти 20 лет...
- Если бы «Интервенция» вышла тогда, в 1969 году, - был бы удар кувалды. Так про Гражданскую войну тогда не говорили. А в 1987 году было уже не то. Такая же история вышла со спектаклем «Живой». Он сделан по повести Бориса Можаева, легендарный спектакль. Говорят, что лучший...
- Это за пропуск на прогон «Живого» давали ордер на квартиру?
- Да. За пропуск на прогон давали ордер на квартиру.
Валерий Золотухин в спектакле "Живой"
- А только прогонами и кончилось?
- Повесть вышла в 1967-м, спектакль - в 1968-м. Играли редко. Любимов с Можаевым были хитрые: как только новое постановление правительства, они под это дело сочиняли письмо: «Партия дает новые ориентиры и в связи с этим нужно показать "Живого"».
- Не лениво же им было...
- Ой, ты что. Евтушенко принимал в этом активнейшее участие. Каждую весну это происходило. Рубились березы для декораций - и на березах домики, церкви... А потом спектакль прикрыли совсем и на полке он пролежал 21 год.
Когда Любимов вернулся из эмиграции, он этот спектакль восстановил. И он шел. Но что значит - время: был уже 1989 год, началась наша революция, перестройка, кинематограф рухнул, театры полупустые, зрительный зал не понимал, что такое «трудодень», «колхоз». Этот спектакль практически в одночасье стал историческим - как «Борис Годунов». Время сменилось. Да еще и народ вдруг перестал ходить в театр! Нам казалось, что билеты проданы на 10 лет вперед, и вдруг на спектакль «Борис Годунов» - треть зала. Но по телевизору зрелище было тогда интереснее, чем в театре…
- В 1976-78 годах тот же Полевой рекомендовал вам бросить актерство и уйти в писатели - это было серьезное перепутье?
- Я чувствовал в себе силы писательские. И мне хотелось уйти в писательство. Борис Васильев и Полевой уговаривали: "Брось ты свой этот театр. Вот - берут книжку - это вечность!" Но я спросил себя: "Ты зачем ушел из Быстрого Истока?". И ответил себе: "Чтобы стать драматическим актером". Ну так и будь им! А если дано что-то написать, напишется и так.
В 1957 году в Быстрый Исток приезжал передвижной цирк. И один из клоунов, Яков Полозов, увидев меня в какой-то сценке, сказал: "Молодой человек, вы сделаете преступление, если не станете драматическим артистом".
Мной написано достаточно, "На Исток-речушку, к детству моему", "Дребезги" - это написано чисто и прочно по отношению к вечности. Дневники мои - с 17 и до гробовой доски - это беспрецедентный случай в истории. Так что я свой писательский азарт удовлетворил.
- Вам ведь Бог еще и голос дал. Что за история с песней из фильма "Жизнь и смерть дворянина Черопханова"?
- Это снимал Виктор Туров, друг Высоцкого, по рассказам Тургенева. Вставил туда рассказ "Певцы", где Яшка Турок соревнуется в пении. Я должен был играть Яшку Турка. У Володи дар дружбы был колоссальный. Он говорит: "Валер, спой у Витьки". А я рассказ этот знал и очень любил. Но говорю: "Ну пусть он пригласит Сергей Яковлевича Лемешева". Я его безумно любил. Но Лемешев был уже старый. И Володька меня все-таки уговорил. Он это умел. Вот как он ходил за Любимовым и просил себе Гамлета. Характер другой - я никогда ничего не просил.
- Ну так далось вам зато сколько?
- А сколько не далось? Так вот, он меня все-таки уговорил. "Не одна во поле дороженька". Мне прислали ноты. И какой-то напев. Неделю меня откармливали - надо было возвращать вокальную форму, драматический артист за вокальным аппаратом не следит. Распевки, расширение диапазона. Она а-капельно идет семь минут. Это жуткое напряжение. И я это спел с Олегом Янченко. Там хитрость была в записи такая: он давал ноту, она затихала, и я начинал петь. И когда я заканчивал куплет, он снова давал ноту. Чтобы я не сполз с тональности. И когда это выстроилось в одну песню - она была сумасшедшего звучания. И по вокалу, и по эмоциям. У Вити Турова, когда зазвучала фонограмма, на глазах слезы, и он выбежал из павильона. Так и не сумели в один присест заснять. После этого как-то пришел Володя Высоцкий с Мариной Влади ко мне домой, спрашивает: "Есть у тебя фонограмма? Поставь, пусть она послушает, как русские мужики поют". Я поставил пленку. Она сидела, ревела. Потом Володя пленку смотал и отдал ей: "Вези в Париж".
- Судьбу пленки не знаете?
- Нет. Запись осталась только в фильме. И из фильма у меня запись есть. А оригинала - нет.
Высоцкий и Золотухин в картине "Хозяин тайги"
- Когда-то вы с Высоцким поклялись не сниматься в кино друг без друга - удалось эту клятву выдержать?
- Почти нет. Два фильма нам это удалось. В "Интервенцию" он меня привел, а в "Хозяина тайги" - я его. В "Интервенцию" пробовался его друг - Сева Абдулов. Который по-моему до конца не простил. Но в общем-то что значила наша клятва? Тогда ведь была еще и система кинопроб. Нынешний кастинг - это совсем не то. К тому же сегодня кино продюсерское - понравился продюсеру, и вперед. А тогда был худсовет. Что бы ты ни сказал режиссеру, а решать все равно будет худсовет из 15 человек, которому режиссер должен предоставить как минимум три кандидатуры, три пробы. На "Хозяина тайги" пробовался Крючков, Невинный, Авдюшко, и только потом я.
- Все абсолютно разные.
- Это хитрость режиссера.
- Чтобы выбрали Золотухина?
- Может и да. Так и в "Интервенции": пробовался я, и пробу проиграл, и даже не Абдулову, а Валерке Носику. Но Полока что-то такое увидел. Он меня вызвал на вторую пробу. А я уже и не мечтал об этой роли. Я приезжаю, выхожу из поезда - оркестр, в белых халатах! С цветами. Копелян выходит посмотреть: кого это так встречают? Я же был молодой мальчишка, а меня с оркестром и цветами встречают. Приезжаем на студию - девочки носят мне кофе. Комнату отдыха мне предоставляют. Пробовался с Олей Волковой. Что ни скажу - с лесов хохот. Да что ж такое?! Ты понимаешь, как раскрепощается артист, когда ему хорошо?! И кураж идет. Кинопроба была такая, что худсовет конечно меня утвердил. И весь этот маскарад придумал Полока! Если бы не было этой истории со второй пробой в "Интервенции", я бы не решился просить вторую пробу на "Бумбараше"...
- А что это была за история?
- Абрам Матвеевич Роом снимал фильм по пьесе Горького "Яков Богомолов" (фильм потом назывался "Преждевременный человек"), и меня решил взять на главную роль. Он меня отличал. В 1969 году я у него сыграл в фильме "Цветы запоздалые" князя Егорушку. А уже прошел "Хозяин тайги" и худсовет Роому жужжал: "Какой из Золотухина князь - он милиционер". Но он говорил: "Посмотрите, как он носит фрак! Посмотрите на его руки - он врет, что он из колхоза. Таких рук в деревне не бывает". Мне, кстати, руки часто мешали - и в "Пакете" говорили: "Какой красноармеец с такими руками?".
"Яков Богомолов" - потрясающая пьеса. Роом хотел, чтобы я играл эдакого Ландау. В это же время вызывают меня на пробы на Бумбараша, и я ее провалил - у меня же такая роль у Роома! Приезжаю с Бумбараша - и вижу в двери телеграмму: "Вы сняты с роли"... а дальше я не помню. В глазах потемнело. И я запил. Лежал пьяный в саду - дома никого не было. Но когда после трех дней пьянки пришел в себя, понял, что потерпел полное фиаско: Любимов разрешал нам сниматься только летом. И у меня летел заработок. Уж не говоря о роли: она фантастическая, она переводила меня в другой разряд - в те роли, которые играл Баталов. И спасаясь от тоски и отчаяния, я дал телеграмму в Киев, чтобы разрешили сделать вторую пробу Бумбараша. И тут уж я своего не упустил.
- Это тогда вы сказали режиссеру: "Если хочешь сделать хорошее кино, возьми Мишу Кононова, а если хочешь заглянуть в вечность, возьми меня"?
- Я эту фразу говорил, но не помню когда - может, когда фильм уже нашумел...
- Я слышал, что каждое утро вы пишете по две страницы текста. Это на компьютере?
- Нет. Я не знаю, где он включается. Эпоха прошла мимо. У меня даже телевизора нет дома.
- А, извините за выражение, букридер?
- Боже упаси!
- А в телефоне сколько кнопок освоили?
- Сейчас скажу. Вызвать-ответить, отправить смс – это я могу. А вот сфотографировать, просмотреть фото, звук записать – уже не могу. Не то чтобы не смогу освоить – просто лень. Вот было время: я подъезжал на «Запорожце», а Высоцкий – на «Мерседесе». И я себя лучше чувствовал. Первый артист на «Запорожце» – это смешнее. И он ругался: «Хватит дурака-то валять!» Хотя «Запорожец» я купил просто потому, что ни на что другое денег не хватило бы: я как раз развелся, квартиру оставил жене, вступил в кооператив и оставалось ровно на «Запорожец». Он стоил тогда три с чем-то тысячи. Или пять? Я ведь еще и ездил на нем без прав.
- И что говорили милиционеры?
- Я учился водить на Ленинском проспекте ночью. Ленинский проспект широкий. Как-то раз еду, и тут машет мне милиционер. Я остановился. Посредине улицы.
- То есть даже к обочине не подъехали?
- Нет! Подходит милиционер. Говорит: «О! Хозяин тайги! Права». Я говорю: «Дома. Поедем ко мне. Здесь недалеко». Он говорит: «Нет». И потом в лоб: «А ты ездить умеешь?» Я говорю: «Учусь». Он говорит: «Ё…. мать! Ты нашел место – на правительственной трассе во время съезда учиться!» И велел мне валить в первый же переулок.
А был еще случай: еду, милиционер свистит из «подстаканника» - они стояли на шоссе в таких будочках. Я поднимаюсь к нему, спрашиваю: «А что я нарушил?». Он говорит: «Да при чем здесь – нарушил. Ты на чем ездишь? Почетный милиционер СССР, а на «Запорожце!» Ты его продай, или мы каждый день тебя останавливать будем!»..
- Я читал, что в перестройку вы хотели пельменную открыть…
- О, господи Боже мой… Любимов уехал ставить спектакли у капиталистов. Эфрос умер. В Союз писателей меня не взяли – сказали, что я «хвост кометы Шукшина». И тут началось кооперативное движение. Мои друзья говорят: «Давай что-нибудь откроем». Собрали коллектив. Начали думать об итальянской аппаратуре. Вопрос стоял о помещении. Кому идти? Мне. Прихожу в один райисполком: «Конечно – дадим!» Время проходит – нет. Пошел во второй, третий райисполком. Мне кто-то говорит: «Валерий, ты никогда не откроешь пельменную, пока не найдешь себе молодого умного еврея». Я говорю: «Ладно, ищите». Нашли. Звали его Иосиф. Следующий поход был у нас в Ждановский исполком. Он говорит: «Сидите здесь, я пошел на переговоры». Минут через сорок появляется: «Все! Договорился. Но нужна сумма риска»… Я говорю: «Это что?» Он говорит: «Это три тысячи рублей». Это теми деньгами, настоящими, которыми «Запорожец» стоил пять тысяч. Я говорю: «Иосиф, это же взятка». Он плечами так пожимает: «Вот когда вы научитесь правильно терминологически формулировать вашу речь, тогда мы сможем что-то сделать. Это сумма риска. Человек, который дает вам помещение, рискует: вы в этом помещении размещаете пельменную. Вы же хотите получить доход. И вы не хотите этим будущим доходом поделиться?» Я говорю: «У меня нету». Он говорит: «Займите». Но пока я думал, у кого занять, напротив моего дома сожгли ларек. А в другой раз я услышал под окном выстрелы. Да еще кто-то мне сказал: «Валера, ты от рэкета не отобьешься». И тут из эмиграции вернулся Любимов, и начал восстанавливать «Бориса Годунова» и «Живого». Он мне сказал: «Знаешь, где твоя пельменная? Из той кулисы в другую. Что ты дурака валяешь?» И на этом моя пельменная закончилась.
- В перестройку в ходу был бартер – за какую плату приходилось выступать?
- Звонит мне как-то Нонна Викторовна Мордюкова, Царствие ей Небесное. «Валера, поедешь работать за синенькие?» Я говорю: «Это что?» Она поясняет: «Битые цыплята, не знаешь что ли?» А тогда же было шаром покати, в магазинах только мусор, называемый чай. Она говорит: «Еще картошки дадут». Я говорю: «Поеду». А она: «А баре наши отказались». Что за баре, спрашиваю – а это Державин с Ширвиндтом. И мы поехали – кроме того, что насыпали картошки, мне еще костей нарубили! А я же еще ездил в Финляндию, в общество советско-финской дружбы. Продавал свои книги, покупал сосиски, колбасу, еще напивался и на границе волокла все это милиция! Помню, в Новосибирске был с театром на гастролях, а купить ничего нельзя – все по карточкам. Я хотел поехать в Быстрый Исток и не мог же с пустыми руками. И кто-то дал мне талоны на масло – от себя ведь человек оторвал.
- У себя на родине, в Быстром Истоке, вы уже несколько лет проводите фольклорный «Покровский фестиваль». Кто-то из участвовавших в нем детишек до Москвы добрался?
- Фестиваль не ставит своей целью замещать «Фабрику звезд». То, что человек занимается творчеством, это само по себе достижение. Быстрый Исток в 50-е годы был центром культуры. Интеллигенция была великого уровня. Половина ссыльные, половина – эвакуированные. Они воспитали молодежь. Уровень духовности может и другой, но есть что вспомнить.
У меня нет такой цели – перевезти их всех в Москву. Вот приехала Юля Алымова (выпускница «золотухинского» курса из АлтГАКИ – прим «АП») в Москву: «Хочу устроиться». Говорю: «Делай репертуар. Если хочешь сыграть – я тебе подыграю». Но каждый сверчок должен знать свой шесток.
- Ну если бы так, то Валерий Золотухин так и жил бы в Быстром Истоке…
- На это я тебе скажу. Один мальчик 14 лет подошел к авансцене, а на авансцене на пианино играл другой мальчик, которому было 7 лет. И первый говорит: «Научите, как написать симфонию». Семилетний отвечает: «Зачем? Напишите маленькую пьесу, этюд». А первый: «Но вы же написали симфонию». А тот: «Так я ни у кого не спрашивал». Это Гете разговаривал с Моцартом. Вот и я ни у кого не спрашивал. Нельзя перекладывать на других то, что ты можешь и должен сделать сам.
Меня как-то уломали позвонить Евдокимову, когда он был губернатор, и попросить у него две тысячи долларов для какой-то записи. Звоню, надеюсь, что трубку не возьмет, а он взял! Говорю: «Михал Сергеич, дай две тысячи долларов». И он мне в трубку: «Сергеич, у меня на семена денег нет, на горючее, ну что вы - не можете две тысячи долларов найти?» Он на такое место меня поставил – мне стыдно было, дня четыре уши горели. Так же и он – он ведь ни у кого не спрашивал, когда пошел в губернаторы. И никто не знает, чем дело бы закончилось, если бы он не погиб. Он совсем другой стал за эти два года.
- Я знаю, что вы тщательно следите за весом за своим: если 300 граммов лишних увидели – расстроились…
- Я взвешиваюсь утром и вечером. Но на бумаге фиксирую я утренний вес. И если больше 64 кг – настроение плохое. Если 64.300 или 64.200 – значит, день в приеме пищи ограничен.
- Так всю жизнь?
- Да нет. Вот ехали мы с Леней Куравлевым, он так прищурился на этикетку бутылки. Я говорю: «А ты очки носишь?» Он отвечает: «Я раз зашел в бакалею и понял, что не различаю этикетки. Я понял: пора». Так и я.
Вот были студентами. Выпивали. А у меня вокал начинался в восемь утра. А еще доехать надо… Но проблем, которые мешали бы репетировать, не было. Долгое время – до 30-35 лет – организм все переваривал. А потом я стал замечать, что так быстро не проходит. И когда мне исполнилось сорок… Я прочитал, что после сорока мужикам мясо не рекомендовано. Мужская сила не в мясе, а в сочетании витаминов. И с сорока лет мяса не ем никакого, только рыбу. Утром – мед. С водой. Это от отца. Еще без лука и без чеснока не могу.
И если мне за 46 лет работы в театре на Таганке ни разу не перешили брюки, тут уже появляется фанатизм. Точно такой же, как в писательстве – вот если я не напишу две страницы утром… Или если не постою семь минут на голове…
- Вы стоите на голове каждый день?!
- Да. Вот вчера не постоял – в самолете же не встанешь?
- А чего ж, это было бы интересно – информагентства бы на вас отоспались…
- (Усмехается) Надо было попробовать. Я вот думаю - там же проход есть… Стюардессы бы обалдели.
- А бегать по вечерам, или в зал качковский ходить не пробовали?
- Сережа... Это было не для меня. Я три года в детстве лежал привязанный в костно-туберкулезном санатории в Чемале. Никто не понимает, что такое - в возрасте от семи до десяти лет - вот так лежать. Человек пролежит два месяца - и сам встать уже не сможет. А я лежал три года. Потом меня подняли на две минуты. И положили. На следующий день подняли на две с половиной минуты – и опять положили. Потом - на три минуты. И вот так неделю меня «ставили». Потом подбили ботинок деревяшкой, дали костыли, привязали с двух боков полотенцами, нянечки держали меня и я делал на костылях первый шаг... Второй... Третий... Голова кружится. И так я ходил. Когда я стал самостоятельно ходить на костылях 45 минут, меня выписали.
Приехал в Быстрый Исток. На костылях десятилетний мальчик. Жили на краю села. Отец решил этот дом продать, построить ближе к школе - мне же надо было в школу идти. До 8-го класса я ходил на костылях. Меня спрашивают: «Ты грибник? Ты же в деревне вырос?». Да меня не пускали никуда. Я родился на реке Оби. А плавать научился в бассейне «Москва».
- И как вы поступили в театральный?
- Обманул всех! Есть фотография - я в трусиках. Я хотел проверить, видно ли, что у меня одна нога тоньше другой? Уже поступив в ГИТИС на отделение оперетты, я подговорил всех мужиков на занятиях танцевать не в трусиках, а в штанах. Иначе бы меня разоблачили - одна нога тоньше и длиннее, хромой в оперетте!
- В Барнауле ваш театр (Валерий Золотухин - художественный руководитель Молодежного театра Алтая - прим. «Известий») переезжает в новое здание. Как оно вам?
- Когда я в мае туда зашел, подумал - жаль, что мне не 50 или не 60 лет! В этом здании хочется работать. И там можно многое сделать.
- Для театра реконструировано здание Дома культуры меланжевого комбината. Я слышал, что вам не впервой будет там выступать...
- (Усмехается) Ну да. В 1957 году наш хор занял первое место в крае, и мы выступали в Барнауле, в ДК БМК. Я кроме того, что пел, еще читал и объявлял. Объявляю, отхожу в сторону, открывается занавес и - фонари! И я вижу, что девушки наши - голые! Они пошили платья из марли, и когда прожектора сбоку ударили, платья - напросвет! Зал-то не видел, а сбоку-то видно все! В одних трусиках поют «Широко страна моя родная». Это видение долго меня преследовало.
- В 1983 году вышел фильм «Средь бела дня» с вами в главной роли (Компания пьяных подростков напала на отдыхавшую на природе семью и Мухин, глава этой семьи, сначала долго пытался что-то нападающим объяснять, а потом взял дубинку и убил главаря. На суде в ответ на страстный вопрос Мухина о том, что должен делать человек, когда ему плюют в душу, ветеран войны кричит: «Убивать! Убивать!» - прим. "Известий"). Глядя на нынешние времена, скажите - пророческое получилось кино?
- Это тогда было нашумевшее дело. Прокурор на процессе отказался от обвинения - это реальный случай, наверное, единственный в истории. И если в фильме моего героя в конце концов оправдали, то в жизни этого человека осудили, дали восемь лет. На последнем слове он сказал: «Я извлек урок. Убивать будут - пройду мимо».
- Вот сейчас так и вышло... Почему люди проходят сейчас мимо таких вещей, мимо которых проходить нельзя?
- Это вопрос не ко мне. Человек сейчас беззащитней чем когда бы то ни было. Вот недавно порезали пять человек неподалеку от нас на АЗС, и концов не нашли...
Церковь в Быстром Истоке, построенная по инициативе и на средства, собранные Валерием Золотухиным
- У вас один сын, Денис, священник, а другой, Сергей, самоубился. Два полюса в отношении к жизни. Почему Сергей поступил так? Для себя вы же искали ответа на этот вопрос?
- Мы так до конца и не узнаем. Я могу только констатировать факты, которые были на протяжении его жизни. Если брать 2 июля 2007 года, день его смерти, - он был трезвый, непьющий, никаких примесей в крови. Абсолютно сознательный уход. Перед этим он говорил, что уйти из жизни так же просто, как прогулять урок. У него тема суицида прошла с детских лет. Потом нумерология подключилась. Он долго допытывался у меня и у матери час своего рождения. Он всему своему ансамблю «Мертвые дельфины» все высчитал и себе хотел. Мы не могли сказать точно, до минут. Он поехал в роддом. Оказалось, архивы 1979 года хранятся в подвале, а подвал был затоплен горячей водой. Так он и не узнал точное время.
В детстве он увлекался химией. Он знал формулы все ядов. Он знал, что сочетание такого-то препарата с кока-колой дает такой-то эффект. И он таким образом получил эффект - мать вошла утром, а он в бессознательном состоянии. Тогда его спасли.
- Смерть тянула его?
- Да, да, да. У него была заготовлена веревка, петля. Девочка его ее выбросила. Он сделал другую. Я говорю: «Вот машина, давай тебе отдам». Нет. Он не покупал себе новых вещей. Он не обременял себя. Он к этому готовился. Но это только потом понимаешь.
Вот он идет в ГУМ. Видит дорогой парфюм. Кладет его в карман и идет через рамку. Его, естественно, ловят. Видят в документах - Золотухин, Валерьевич. «Твой отец Золотухин?»- «Да». – «Зачем ты своровал?»- «Хочу сесть в тюрьму». Его посылают.
Он испытывал себя. Он серьезно хотел быть барменом. Собрал книжки, но передумал. Все время барабанил…
- Записался бы в спецназ и ехал в Чечню воевать.
- Он ездил. Но не воевать, а с группой, у них же лидер группы чеченец. Когда он стал увлекаться с тяжелым роком - а они тесно общались с Денисом - Денис увидел все эти погремушки, черепа. Денис тогда сказал: «Папа, это добром не кончится». Но мало ли кто чем на заре юности увлекается? Я ни в коем разе не пытаюсь оправдать себя – наверное, я что-то упустил. Но я и другое знаю: он родился с неприятием жизни, с отторжением ее. Три попытки самоубийства - это только о которых мы знаем...
- Несколько лет назад вы стали художественным руководителем Молодежного театра Алтая. Потом еще и театральная студия. А еще есть маленький сын. Не боялись столько на себя взваливать?
- Я тебе скажу: Михалков, когда снимали фильм "Предстояние", позвал меня сыграть. Мой герой идет, говорит, поворачивается и спиной вперед падает. В пустоту. Хотя там где-то внизу есть море. Михалков говорит: "Давай попробуем". Пожалуйста. Я иду, говорю, спиной поворачиваюсь, падаю, он меня сам ловит. Михалков: "Давай еще раз". Пожалуйста. Он меня ловит и говорит: "Твою мать! У Бумбараша нет чувства страха!" Человек инстинктивно оборачивается в ту сторону, куда падать. А у меня этого нету. Я не оглядываюсь...
- Валерий Сергеевич, есть разница между студентами театральных вузов Москвы и барнаульскими?
- Здешние ребята в основном из деревень, не заражены цинизмом. Они для искусства сюда пришли. Но любой город испытывает человека соблазном.
Студенты «золотухинского» курса со своими преподавателями и художественным руководителем
- Ваши студенты в Барнауле воспитываются в отсутствие мастера. Хорошо ли это?
- 70-80 процентов успеха зависит от педагогов. А из меня педагог никакой. Это другой талант. Большие артисты - прошу прощения, что себя к ним причислю, - были не очень хорошими педагогами. Я захочу, чтобы сделали, как я. А это неверно. У каждого своя индивидуальность, педагог должен ее рассмотреть и терпеливо придать самородку какую-то грань.
Я не учитель. Я «второй» по своей натуре, я ведомый, исполнитель. Потому и спектаклей никогда не ставил, хотя еще Любимов мне предлагал.
Моя бы цель заключалась в том, чтобы каждый из них мог бы выйти на площадь в Барнауле, положить шляпу и сделать что-то, чтобы народ ему заплатил. Чтобы ремесло в любом случае могло кормить.
- А вас всегда актерство кормило?
- Меня кормят еще книги. В 1991 году, как раз перед началом наших перемен, вышли «Дребезги» - сборник рассказов и стихов. Планировали тираж в 150 тысяч, а вышло 75 тысяч. Да и те издательство уже не могло продать. Привезли мне целый «КамАЗ» книг в Театр на Таганке. Я его с сыновьями разгрузил, рассовал книги в театре по всем щелям. До сих пор иногда эти тайники нахожу. Я думал тогда: пойду на улицу, продам.
- И ходили?
- А что ты думаешь? Около метро «Академическая» поставил стол, стул, выложил свои «Дребезги» и жду, когда ко мне народ бросится. А люди бегут мимо зачумленные. Я кричал: «Золотухин продает свою книгу!» Ну и что? Как побитая собака я собрал свои стол-стул и пришел домой. Жена надо мной посмеялась, я сходил в бакалею, взял водки и залил это горе.
Но! Когда в 1994 году второй раз (во время кризиса 1993 года Театр на Таганке был закрыт на семь месяцев и возобновил работу 23 апреля 1994 года. - Прим. С.Т.) открылся Театр на Таганке, я стал продавать книги в фойе после спектакля. Покупали, конечно, не книгу - покупали автограф и лицо. Но тогда я понял, что выживу. И у меня моральное было оправдание - я деньги отсылал на храм.
- У Марка Алданова написано, как одна старая дама, умиравшая в начале XX века, сказала: «Все было так интересно»... А вам каково от жизни - интересно, страшно, смешно, грустно?
- Это ты от меня формулировки ждешь? Жизнь еще не кончилась. Я вот сына Ваньку в первый класс записал. Театр открылся. Так что самое интересное впереди...
Валерий Сергеевич Золотухин. Родился 21 июня 1941 года в селе Быстрый Исток (Алтайский край). С мая 1964 года актер Театра на Таганке. В 2012 году - художественный руководитель Театра на Таганке. Первая роль в кино – красноармеец Трофимов в фильме «Пакет» (1965). Самые известные роли советского периода в фильмах «Хозяин тайги» (1969), «Пропажа свидетеля» (1971), «Предварительное расследование» (1973), «Бумбараш» (1972), «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» (1976). После «Ночного дозора» и «Дневного дозора» стал популярен у молодежи. Всего сыграл в 100 фильмах. С 2003 года является художественным руководителем Государственного молодежного театра Алтая. Автор нескольких книг воспоминаний, в том числе о своем друге Владимире Высоцком.