Вчера, 6 июля, исполнилось 484 года со дня казни Томаса Мора, английского философа и писателя, автора книги «Утопия», давшей начало целому направлению философской мысли. Кажется - ну и что?? Однако Россия сегодня в той же точке, в которой были Томас Мор и Англия - 500 лет назад...
Утописты придумывали общество будущего. И вот мы в будущем – и оно нас не устраивает. Кто ошибался – утописты в своих идеях, или – мы, в своем толковании этих идей?
В 1993 году в Москве я познакомился с Кириллом Андерсоном. Доктор исторических наук, на тот момент директор Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории (бывший архив ЦК КПСС, с марта 1999 года – Российский государственный архив социально-политической истории), он также читал в МГУ курс учений об обществе. Утопии - его любимая темы. В общем, мы разговорились…
Кирилл Андерсон
- Кирилл Михайлович, насколько утописты – предвестники будущего?
- Всякий ученый, создающий какую-либо теорию, исходит из собственного опыта жизни. В этом отношении очень хорошо звучит фраза Томазо Кампанеллы из его утопии «Город Солнца», где он описывал представляющуюся ему разумно устроенной жизнь людей: «Встав поутру, жители города Солнца делают гимнастику, жуют душистую траву, чтобы отбить неприятный запах изо рта, умывают лицо и руки, а иногда, по предписанию врача, и все тело». И сразу все становится ясно, любые попытки притянуть Кампанеллу к марксизму тщетны: он человек своего времени – когда редко мыли все тело.
Томазо Кампанелла
Учения гуманистов создавались не как руководства к действию. Это чаще всего была игра ума, потому как в мире мыслителей найти новую проблему для ума – все равно, что открыть новый закон в физике. «Наука начинается с нескромности» – с вторжения на ранее запретную территорию. Учения об устройстве общества были упражнениями для мозгов.
В пьесе «На дне» есть цитата из стихотворения «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Так этот стих – об утопистах, и посвящен Сен-Симону и Фурье.
Утопии создавались во время переломов, потрясений, когда рушились одни общественные устои и создавались другие. И мыслители-гуманисты задавались вопросом: как можно иначе устроить этот мир?
- Лучше?
- Иначе. «Все к лучшему» – это только поговорка: человеку, попавшему в жернова истории, не до будущих прекрасных результатов, он чувствует лишь, как эти жернова его перетирают. Поэтому утопии – учения об обществе – были иногда требованиями возврата к старому. Томас Мор в своей «Евроутопии», которую Маркс считал первой коммунистической книжкой, протестовал против начинавшегося первоначального накопления капитала, против «огораживаний», против сгона крестьян с земель, которые затем отдавались под овечьи пастбища. «Овцы съели людей» – эту фразу Мора не раз цитирует Маркс. Но негодование Мора – не революционный призыв: Мор хотел возврата к старым порядкам, к средневековому социализму. Ведь жизнь общества в средние века была очень трудна, и каждый выполнял общественно полезную функцию: крестьянин пахал, дворянин служил, ремесленник делал утварь, священник молился, что тогда тоже было общественно значимо. Каждый был винтиком, каждый тянул свою лямку, отсутствовало понятие «индивид», а потому не было понятия «частная собственность», а было понятие «владения», имевшее немало ограничений, в частности, не было свободной купли-продажи земли. Поэтому начавшийся тогда процесс капитализации был в штыки принят всеми: церковь приравнивала получение прибыли к греху стяжательства. И Мор откликнулся на разрушение привычного общества. Кстати, его «Евроутопия» была рефератом для поступления на службу короля. И далеко не единственным его трудом: в трех десятках томов сочинений Мора «Евроутопия» занимает полкнижки.
А вообще рассказа о Томасе Море стоит начинать с того, что он был государственным канцлером, и в Римом канонизирован как святой, погибший от рук еретиков. У гуманиста Мора во дворе дома была тюрьма для последователей Лютера, и немало людей он отправил на костер.
- До каких пор утопии безвредны для общества?
- Безвредными утопии оставались до того момента, пока Великая французская революция не разрушила идею Бога как Верховного Судии, не отняла у него прерогативу делить людей на праведников и грешников. До этого был Страшный Суд, после Великой французской революции появилось понятие революционной нравственности. Человек сам стал определять для себя нормы нравственности, ему нечего стало бояться на небесах, за свои поступки человек отвечал только перед собой, а уж с собой человек договаривался всегда.
- Но неужели неясной была мысль о том, что человек любое благо может обернуть во зло?
- Долгое время ученые-гуманисты считали, что прогресс разума, технический прогресс равен прогрессу нравственному. Только в новые времена стало ясно, что это не так. Но гуманисты уже не смогли уберечь свои идеи от корежащего воздействия человеческого сознания.
- Насколько сами гуманисты подталкивали людей к примитивной справедливости – «все поделить»?
- Таких учений – все поделить – было очень мало, один процент. Подавляющее большинство утопистов говорило о необходимости обеспечить равенство в возможностях: чтобы продвижение человека по социальной лестнице происходило за счет личных заслуг, а не из-за денег или родителей. Как видите, это актуально и сейчас. Впрочем, утописты редко выдерживали столкновения с действительностью: Роберт Оуэн добивался разрешения на эксперимент с созданием «идеальной общины», уверяя, что в составленном им плане нельзя изменить ни строки. Однако, когда в Америке ему позволили создать первую общину, он изменил свою теорию почти полностью.
Роберт Оуэн
- Кроме уничтожения идеи Бога, что еще осталось от утопистов?
- При «умеренном употреблении» их идеи приносили прекрасные плоды. Роберт Оуэн создал профсоюзное и кооперативное движения. Страшно, когда утопии получали огромную власть. Марат, утопист, в дни Французской революции писал: «Чтобы достичь общественного спокойствия вчера, надо было обезглавить две тысячи аристократов, сегодня их понадобится пять тысяч, завтра – десять». Огромная власть создавала иллюзию возможности осуществления идеи в чистом виде.
Марат: утопист, мечтавший утопить Францию в крови
- Что и произошло в России в советское время…
- Россия, кстати, не самая пострадавшая от утопий страна. Больше всего утопий создали французы, потом – немцы, вовсе утопий нет у скандинавов – но это народ такой, прагматический склад ума. А Франции, чтобы приобрести иммунитет к утопиям, понадобилось пройти через революции 1789, 1830, 1848, 1871 годов, через переворот де Голля.
У нас в советское время утопии не были руководством к действию – они служили идеологическим целям, с их помощью подводилась теоретическая база под марксизм и коммунизм.
Революция все же произошла у нас достаточно неожиданно для большевиков, и они, получив власть, оказались без теории, которая позволила бы строить общество разумно. Тут на помощь были призваны все, кто мог помочь, в том числе и утописты.
Но была вивисекция: если похоже на Маркса – берем, не похоже – не берем. Так Сен-Симон и Фурье стали коммунистами.
В советское время учения об обществе делились на научный коммунизм, и – на все остальное. Научный коммунизм был придуман уж после смерти Маркса и составляет ту разновидность учений об обществе, которая практиковалась в странах Восточной Европы. Он имел мало общего с учением Маркса – это естественно, учение Христа тоже разнится с учениями церквей. Такое «преображение» происходит со всеми великими учениями.
Но и к науке научный коммунизм имел мало отношения.
Еще Булгаков и Соловьев говорили, что марксизм чужд русской природе, что марксизм – промышленное учение, регламентирующее жизнь человека в индустриальном мире, имеющем свои особые законы. Это промышленное учение было высажено в чуждую почву аграрной патриархальной страны. Теория не соответствовала практике изначально, поэтому теорию стали подгонять под практику.
Вообще, конечно, в сфере «теорий социализма» было немало курьезов. Знаете, например, как был построен развитой социализм?
- Строили, строили, и, наконец, построили – как еще?
- Нет, куда интереснее. Писали доклад к очередному съезду и написали: «в стране идет строительство развитого социализма». Доклад попал на чтение к Брежневу, а тот зачеркнул «идет строительство», и написал «построен». И после этого научные коммунисты с ног сбились, ища у классиков, что же такое «развитой социализм». Нашли у Ленина фразу: «Развитой социализм – тот, который по развитию производственных сил опережает капитализм». И все. Это, конечно, неверно, но лучше не было.
- На Западе утопии вылились в какое-то учение?
- На Западе получил развитие «реальный коммунизм»: преобразование общества путем постепенных реформ, а не революций. Это социал-демократический путь, потому большевики так не любили социал-демократов: последние уменьшали социальную базу большевизма, стремясь к тому же, но не таким воинственным путем.
- Но что же держало советское общество, у которого и теории не было, и шло оно совсем не туда?
- Был спаивающий слой в обществе. В дореволюционной России страну объединяло наднациональное российское дворянство, в котором были все нации и народы. В Советской России была столь же наднациональная партноменклатура. Сейчас такого объединяющего слоя в обществе нет, и никто не скажет, когда и кто это будет.
У нас уникальная ситуация выхода из социального эксперимента, в каком не был никто. Но и это мы пытаемся проделать без малейшего обдумывания, без теории.
- Можно сказать, что мы во власти утопической идеи, которая звучит так: «Авось вылезем»?
- Да, возможно…
Опубликовано в газете «Молодежь Алтая» 21 января 1994 года.
P.S. Тот, кто все же дочитал до конца, спросит – и какой же в этом всем прикладной смысл? Смысл простой: не разобравшись с одними утопиями, мы уже поверили в другие. Более того, сегодняшняя ситуация – это война утопий. У каждого свой золотой сон, в том числе и у тех, кто считает, что бодрствует. В России сейчас несправедливое и неэффективное реальное «сегодня» противопоставляется прекрасному мифическому советскому «вчера». Это буквальное совпадение со взглядами Мора, который, борясь с процессом капитализации, выступал за возвращение к прежним порядкам, пусть примитивным и неэффективным, зато привычным, не за прогресс, а за регресс. Но Томас Мор стоял на этом перепутье почти 500 лет назад. Жить в XXI веке идеями XVII века – вряд ли это путь к успеху. Выходя из одного социального эксперимента, мы попали в другой - как аббат Фариа, герой романа "Граф Монте-Кристо", прокопав подземный ход, оказался не на свободе, а в соседней камере. И пока не начнем думать, мы так и будем путешествовать из камеры в камеру...