В дни карантина решил выставлять свои рассказы. Читайте, дорогие читатели, и не болейте!
Когда я завязал с выпивкой, то решил, что, если у меня кто-то попросит денег на опохмел, то я дам. Немного – сто рублей – но дам. Я же помню, каково это: всю ночь ты пытаешься уснуть, темнота наваливается тебя чем-то страшным, ты просыпаешься, но потом опять проваливаешься в тяжкую бредовую дремоту ("черный человек на постель мою садится" именно об этом) – и так до утра. А когда утро наступает, ты медленно-медленно идешь по городу в надежде встретить кого-то из более-менее знакомых, чтобы занять денег. Ты протерт жизнью до дыр, как коврик у двери. У тебя внутри, по меткому народному выражению, "плавятся колосники". На тебя с жалостью смотрят прохожие, особенно мужики – они тебя понимают! Ты идешь медленно – а куда тебе торопиться? Ты видишь иногда таких же, как ты, узнаешь их издалека. У алкоголиков тоже есть иерархия. Вот ранним утром в каком-нибудь закоулке, в скверике, во дворе пьет пиво или коктейль из жестяной банки гражданин в костюме и с портфелем. Он еще не дошел до твоего состояния, у него еще есть года три. Ты знаешь, что он уже на пути, а он – нет. Ты жалеешь его, а он, это видно, жалеет тебя, не зная еще, что смотрит в зеркало. В общем, это целый мир. Это целый ад. И когда мне удалось из этого ада выйти, я решил, что денег на опохмел буду давать всегда.
Еще тогда, при принятии этого решения, я почувствовал, что в нем не только сочувствие и сострадание к бедолагам, что за эти сто рублей я и себе покупаю кое-что - немного тщеславия, самолюбования, чувства превосходства. А гордыня – грех. Но я как-то с собой договорился.
Пьяницы и правда иногда подходили ко мне то тут, то там, я давал им эти сто рублей. Они получали свое, а я - свое. Вернее даже, тщеславия становилось меньше, а жалости и сочувствия – больше. Я никого не агитировал при этом за трезвость. Пока сам не решишь – не бросишь, это все пьяницы знают и без меня. "Не капай на мозги – накапай в рюмку" – говорит народная алкоголическая мудрость.
Но мы же знаем, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями?
Я жил тогда в старой пятиэтажке. Во дворе имелась детская площадка. Как водится, чаще всего ее занимали местные выпивохи. Они пили, спали, искали денег на выпивку, потом снова пили, спали, и снова искали денег. В общем, жили в какой-то мере по режиму. Среди выпивох был Саня - среднего роста, интеллигентного вида блондин, с усиками и голубыми глазами. Как выяснилось уже позже, Саня был филолог и преподавал в одном из университетов нашего города. Более того, однажды нам (я работал в газете) сказали, что сегодня специально приглашенный специалист расскажет нам все о том, как мы пишем. Мы вошли в кабинет редактора – и я увидел Саню!! В костюме, при галстуке, в испарине и с глазами, обращенными внутрь себя – у Сани явно плавились колосники, причем, на самых экстремальных температурах. Саня рассказал нам о стиле нашей газеты и каждого из нас в отдельности. Потом были вопросы и ответы. В нашей газете имелось немало специалистов по колосникам, испарина на лбу, невнятность речи и неизъяснимая мука в глазах разъясняли нашего лектора не только мне, поэтому Саню пожалели и вопросов задали немного.
Вот этот Саня и подошел однажды ко мне. Как именно это было, не помню. Но как-то раз я дал ему эти свои сто рублей. Потом – еще раз. И еще… Периоды между появлениями Сани становились все короче. Сначала Саня являлся за деньгами один, потом стал приходить с товарищем – пухлым, молчаливым, с затуманенными и печальными, как у некоторых собак, глазами. Товарищ находился на той степени деградации, когда мысли в голове ходят медленно, как рыбы в аквариуме, и это движение мыслей видно в глазах – точно так же, как рыб видно через стеклянные стенки. В глаза таких людей, если есть охота, можно смотреть часами. Хотя впечатление жутковатое…
Как-то раз я подъехал к дому поздно вечером. Вокруг черная темнота. В моей голове – куча каких-то проблем. Я устал, ехал, как говорится, на автопилоте. Вот он, гараж. Вокруг ни души. Я останавливаюсь, собираюсь выходить, и тут в окно автомобиля кто-то стучит, и через стекло я вижу сбоку от себя совершенно безумные глаза!!! Я даже не сразу понял, что это Саня. Он ждал!! И судя по глазам, оловянным, и одновременно прожигающим, давно ждал. В тот раз он меня очень напугал и очень разозлил.
Я начал понимать, что Саня считает меня своей личной "кассой" и что порция гормона радости обходится мне все дороже. Сто рублей не были для меня решающей суммой, но если раздавать их два раза в неделю, а то и три, то это ведь уже триста рублей. Однако я еще не был готов отказаться от своего принципа.
И вот однажды… Это было утро субботы или воскресенья. Я был не один и полночи мы занимались тем, ради чего мужчины тянут женщин в постель, предполагая потом вдоволь поспать. Но в семь (или даже в шесть) утра кто-то принялся колотить в дверь моей квартиры! Мне показалось, что бьют ногами. ОМОН???? – почему-то подумал я. Но с чего бы ко мне пришел ОМОН??? Пожар??? И тут я услышал истошный вопль: "Серега!! Серега!! Открывай!!" Кое-как что-то на себя натянув, я бросился в прихожку, отворил дверь – на пороге стоял Саня, а за ним – его молчаливый приятель!!
- Денег дай!! – прохрипел Саня.
Как я понял, они едва дождались сколько-нибудь приличного времени и тут же "пошли за деньгами".
- Саня, совесть имей, - попытался я его вразумить.
- Денег дай! – отвечал он мне. Интонации его показывали – он пришел ЗА СВОИМ. Его приятель у него за спиной гримасами выражал ту же мысль и тягостно вздыхал. Я понял, что сейчас я им ничего не объясню. К тому же, я ведь обещал себе, что всегда буду давать денег на опохмел. Но тут я сказал:
- Саня, в последний раз! – и дал сто рублей.
Он явно не услышал слов "в последний раз", ему было не до того.
Но я решил и правда прикрыть лавочку. И когда Саня спустя недолгое время явился за деньгами снова, я сказал ему нет. Если вы видели фильм "2012" о конце света, то помните эпические кадры – земная кора разламывается на куски, океаны накатывают на берега, рушатся небоскребы, виадуки лопаются как паутинки, и с них гроздьями летят вниз автомобили. Так вот, вся эта картина крушения мира ничто по сравнению с тем, что происходит внутри пьянчуги, когда он слышит "Нет" на свою мольбу о деньгах. Никакие компьютерные технологии не смогут нарисовать ту черную бездну, которая образуется внутри него. Я это понимал, но одновременно я понимал, что иначе я буду работать только чтобы у Сани в стакане что-то было.
- Нет? – спросил он.
- Нет… - повторил я.
И он ушел. Его молчаливый товарищ еще постоял на лестнице, пытаясь найти какие-то слова, и не находя их. В его глазах плескались киты чувств и дельфины мыслей. Мы с ним были одной крови, так что я понимал его без слов. Но и он понимал меня. Мы оба знали, что давать слабину тут нельзя. Иначе они снова будут ломиться в дверь, уже не дожидаясь даже и шести утра.
Так кончилась моя благотворительность. Я понимал, что получил щелчок по носу, но, в конце концов, это ведь не очень дорого мне стоило...
А Саня больше не приходил. Не встречал я его и на улице. Я даже подумал, что он бросил пить. Скорее всего, так и было. Саня перестал сидеть в песочнице с остальными. У алкоголиков свое расписание, и если Саня перестал встречаться мне, значит, его расписание изменилось.
Но однажды я увидел его. Он шел с какой-то женщиной – по всему видно, женой. Саня был навьючен, как мул при переходе Суворова через Альпы: на спине рюкзак, огромный, квадратный от набитого в него, в каждой руке - по наполненному чем-то до отказа ведру. Саня был трезв. Я сразу понял: они едут с сада. Сад – участок земли за пределами обычной досягаемости. Весной горожане едут туда на электричках или автобусах, везут семена, разное имущество, все лето стараются вырастить там ягоду, овощи и, если есть куда посадить, картошку, а осенью в рюкзаках и ведрах, изнемогая, толкаясь ведрами и ящиками, борясь за место в электричке с другими такими же садоводами, возят урожай домой.
По Сане видно было, что и рюкзак, и ведра набиты под завязку, до упора, и тяжелы совершенно каменной тяжестью, что Саня идет из последних сил, собрав, как цепями, не только волю, но весь организм, что он считает шаги, и каждый шаг для него тянется долго-долго - как в некоторых ситуациях минута кажется часом.
Жена семенила рядом, лицо ее горело от счастья. Она уже видела, как будет все это резать, варить, закатывать в банки. И Саня тоже видел все это, он понимал, что эта дорога с сумками и ведрами – вовсе не конец на сегодня, а только начало. Тоска и отчаяние плескались в его глазах.
Это мгновение объяснило мне всю его жизнь. Если бы Саня подошел ко мне в этот момент и попросил сто рублей, я бы дал ему даже двести, а может и все, что у меня с собой тогда было. Но он прошел мимо, не увидев меня.
Выпивохи с тех пор крайне редко подходят ко мне. Хотя – ничего странного. У настоящего, отчаянного и отчаявшегося, пьяницы невероятное, инопланетное подсознание, собачья система распознавания "свой-чужой" на молекулярном уровне. Он пройдет мимо ста человек, но остановит сто первого, попросит денег и получит их. Когда-то я был сто первым, теперь я – один из ста. Но я уже не горжусь этим. Ибо гордыня – грех.