Новости

Your browser doesn't support canvas.

Диалоги - новая рубрика литературного агентства "Золотые слова". О литературе, о книгах, о писателях и писательском труде мы будем разговаривать с самыми разными людьми. Но наш первый Диалог – с Анатолием Кирилиным. Писатель-прозаик, лауреат многих литературных премий, он сейчас ответственный секретарь краевой организации Союза писателей России, а, кроме того, еще и юбиляр – в этом году ему исполняется 70 лет. Как начал писать, почему до сих пор не бросил, и о многом другом он рассказал нам в гостеприимной кофейне "Свитер"…

"В 14 лет я захотел стать журналистом"

- Анатолий, как ты стал писать? Ты целенаправленно хотел стать писателем?

- Нет. Мои родители работали на котельном. Мать, деда, бабку, мою старшую сестру эвакуировали из Ленинграда после прорыва блокады. При обороне Ленинграда погиб первый муж матери, Николай Шляков, отец старшей сестры. Инженер с высшим образованием, что довольно редко по тем временам, он имел бронь, но ушел на фронт добровольцем, и пропал без вести. Брат матери Борис, хотя здоровья у него не было никакого, плеврит, операции, тоже ушел добровольцем и тоже пропал без вести в первые же дни войны.

IMG 6189 

Мама 1922 года рождения. В 1941 году ей девятнадцать лет. 5 октября 1941 года родилась моя старшая сестра. Еще была сестра матери Людмила, их мать, моя бабушка, Мария Николаевна. Семью от голодной смерти спас дед. Он утаил охотничье ружье, хотя всякое оружие в войну потребовали сдать, и у него могли быть большие проблемы. Ходил за город, стрелял галок, из них варили бульон.

А вторая часть его "преступной деятельности" состояла в том, что он из металла сделал себе накладной живот и в нем выносил свой паек с завода. Рабочим выдавали усиленный паек и требовали, чтобы они тут же все съедали. Выносить было нельзя. А он выносил.

Когда блокаду прорвали, их эвакуировали вместе с заводом (Ленинградский станкостроительный завод имени Ильича. – Прим. С.Т.), на базе которого основан нынешний котельный завод. Так они попали в Барнаул. У матери, когда ее вывезли, была дистрофия, цинга.

Мама работала на котельном бухгалтером, отец от рабочего вырос до начальника цеха. Хотя образования он получить не успел – у него было, по-моему, семь классов. Отец технарь. А я гуманитарий – в мать. Она хорошо знала литературу, в том объеме, в каком мог знать ее образованный человек тогда. И с моей стороны все гуманитарии, и мои дети абсолютные гуманитарии. Мне легко давался русский язык, я правила легко запоминал. Уроков дома не делал, спортом занимался, хулиганил, тетрадь одна на все предметы, но в аттестате восемь пятерок и восемь четверок.

- А по литературе?

- Пять, разумеется. Я выигрывал какие-то конкурсы по литературе, гордость школы. Когда писал выпускное сочинение, мои учителя – страшную тайну выдаю! – мне говорят: "Ты выйди, погуляй!" Я говорю: "Я не хочу". "Нет, ты выйди". Я вышел, а они мне ошибки проверяли. Все болели за меня.

В том, что я стал писателем, виновата журналистика. Представь: шестидесятые годы. Оттепель. Новые песни, интересные радиопрограммы. Программа "Юность", другие очень интересные передачи. Борис Вахнюк, Юрий Кукин, Юрий Визбор "Репортаж с гитарой". Барды пополам с журналистами. Они делали такие захватывающие вещи! Романтика – тогда это был не пустой звук. И журналистика была одной из профессий, овеянных романтикой. В 14 лет я захотел стать журналистом.

И дальше была та история, в которую мне сейчас самому трудно поверить. Сам себе удивляюсь, насколько уверенно я мог идти к цели.

Я учился в восьмилетней школе №103, а в девятый класс перешел в школу №25. Там учились дети разных начальников, сейчас про такие школы говорят "элитная". Но, как ни странно, в этой элитной школе производственную практику мальчики проходили на токарных станках, а девочки учились рукоделию и стенографии. И первое, что я сделал - я отказался. Пару молотков выточил на станке и сказал: "Я токарем никогда не буду, поэтому на вашу практику не пойду". В школе буря поднялась. Надо же или сломать, или исключить. Родителей вызывали. Но я уперся. На мое счастье, литературу у нас преподавала Татьяна Ивановна Суворинова, заместитель заведующего гороно. Чтобы педагогический стаж шел, она вела в двух классах литературу. Все считали, что у меня блажь, а она отнеслась с пониманием. Нашли компромисс: я должен был принести справку с места, где буду проходить практику.

Я тогда ходил во Дворец пионеров на секцию поэзии в литературной студии, которую вела Галина Георгиевна Юдаева, молодая журналистка краевого радио, очень талантливая, очень хороший поэт. Потом первая жена Игоря Пантюхова, между прочим. С ее помощью сделали мне эту справку, и я добросовестно работал на радио: в течение года два раза в неделю, а в начале десятого и одиннадцатого классов - по два месяца "сплошной практики". Это было настоящее дело. Я еще работал с "Репортер-2". "Репортер-3" многие помнят, а "Репортер-2", наверное, нет. Это огромный магнитофон, с катушками. Они вращались с огромной скоростью, катушка очень быстро кончалась, приходилось носить с собой запас. А еще батареи!

"Я всем предсказал смерть точную…"

- Когда я первый раз попал на радио, студия находилась еще на улице Пушкина. Помню себя там еще в пионерском галстуке. Потом – там, где сейчас детская стоматологическая поликлиника. Нынче это проспект Строителей, а сначала это была улица 21 января, в восьмидесятые – улица Новая.

- Ты помнишь своего первого героя?

- Первый мой очерк – о строителе, его Галина Георгиевна переписала полностью.

Я звезд с неба не хватал, но учился. Коллектив на радио тогда был великолепный. Николай Сидорович Юрченко руководил радиокомитетом, он потом уехал в Алма-Ату. С виду суровый, но человек добрый сам по себе. Коллектив был теплый, другого слова не подберешь. Там работали своего рода знаменитости – Виктор Самуилович Серебряный, Володя Гордон, спортивный комментатор, Марат Кашников, великолепный очеркист, Леня Зверев, аграрник. Режиссером был Михаил Стариков, ныне композитор. Сразу после одиннадцатого класса меня взяли в штат.

- Какие-то бонусы давала работа на радио?

- С точки зрения славы это не телевизор. Но радио давало школу. Работы было много. Радио беспощадная штука. Мы же все свои программы переписывали на машинке. Всё литировалось (заверялось в ЛИТО – советской цензуре. – Прим. С.Т.). Я работал для детской передачи, для молодежной редакции... А еще был комсомол, молодежные бригады, соцсоревнование... Однажды посчитал – моя недельная "продукция" составляла 48 страниц машинописного текста. Но мы тогда были влюблены в профессию.

Сегодня у журналистики осталась одна функция – обслуживание. Каких-то конкретных людей, идеологии. А в мое время это было участие в созидании! Это очень важно. У нас были посты на комсомольских стройках. Человек труда на первом месте. Я написал уйму очерков о молодых, пожилых…

- Очерк на радио – это как?

- Радиоочерк – это всегда с живым голосом, с присутствием друзей, интервью. Я сделал два радиофильма.

- ???

- Это материал, сделанный на радио по законам кино. Все возможности кино, только без картинки. Но эффект бывает еще интереснее, живее.
Александр Метелица, радиожурналист из Новосибирска, он писал детские книжки и песни под гитару, придумал такой жанр. Я помню его радиофильмы "Облака над Камой" (КамА – речка в Новосибирской области), и "Скрипка" - про нашу девочку из Кулунды помню. Столько лет прошло, а я помню.

Это середина и конец шестидесятых, вот эти годы, 20 лет после войны прошло. Ты приезжаешь в деревню. Многие деревни не видели корреспондента вообще за советское время. Алтайский край же огромный. А тут – корреспондент из края! Зимой приезжаешь на поезде. Тебя встречают – лошадка, сани, полость меховая. Укутают, замотают. Прижмешь "Репортер" к животу. Поехали в контору. Там секретарь парткома и председатель колхоза, почти всегда это были фронтовики, сейф открывают, спирт… В стакан нальют. Я говорю: "Я не умею". Отбивался как мог – правда не умел этого делать.

Гостиниц не было. А надо же принять. К вдове какой-нибудь, какая посвежее, определят. Женщинам чуть за сорок, бабы в соку, они вдовы, причем, на всю жизнь – в деревне она вряд ли кого еще найдет. И вот сидим. Она накроет на стол, сядет напротив меня и плачет. А я плакать еще не умел. Если надо применять термин "школа жизни", то чем не школа? Война еще дышала в затылок, отец не совсем от ран отошел, мать и сестра в Ленинграде на всю жизнь здоровье подорвали.

IMG 6344

Потом я ушел на телевидение. Времени стало больше. Едешь за одним материалом – для радио это такая роскошь! И захотелось написать что-то другое. Хотя я не помню какой-то "внутренней подготовки". Женя Гущин, с которым мы работали на радио, писал очерки, и его все время критиковали: "Он же придумывает" – его очерки уже напоминали рассказы. Потом он все бросил и уехал в тайгу, чтобы стать писателем. Но я на это не повелся.

Хотя тоже ушел с телевидения, отработав четыре года.

- Надеюсь, тут ты и бросился в литературу?!

- Нет! Я летом ездил с шабашниками, деньги зарабатывал.

- Что строили? Коровники, силосные ямы?

- Один раз пришлось, но это от плохой жизни. А в основном строили кормоцеха. Тогда появились заводы по производству комбикормов. Хозяйства получали сложное техническое оборудование, а кто его соберет? Например, пришла польская линия, там чертежи по-польски. А у нас Юрий Иванович Муравьев неделю полежит с чертежами и разберется. Зарабатывали в основном хорошо. Но и пахали серьезно.

Я был на черных физических работах – бери больше, кидай дальше. У меня было бешеное физическое здоровье. Нас двое таких было – Толя Брыкин, брат знаменитого футболиста, и я.

- Подковы гнул?

- Нет. Обычно те, кто гнет подковы, быстро устают, а я еще и выносливый. Например, надо уложить десять самосвалов бетона. Это Кирилин и Брыкин. "Беларусь" проложил трассу, а в каком-то месте нельзя трактором копать, и остается сколько-то метров непрокопанных. Мужики за голову хватаются: "Да тут работы на неделю!" А я за три часа это выкопаю. Я родился землекопом, вот мое настоящее призвание.

- Шабашники – это в те времена была вольница? Неформалы того времени?

- Да.

- Местные вас били за женщин?

- Бить – нет. Стрелял в меня один дурак из ревности, но безосновательно.

- И как?

- Над головой прошло.

IMG 6407

- Какие эпизоды! А подробнее?

- Не надо. Женщинам ныне живущим обидно будет. Для них время не проходит. Они готовы ревновать к событиям пятидесятилетней давности.

- Вот тогда ты попал в жизнь, про которую ты решил написать?

- Совершенно верно. Даже так: попал в жизнь, про которую стоило написать. В 80-м году "Алтайская правда" опубликовала мой рассказ "Костяника в сентябре". Он потом вошел как эпизод в повесть "На белом коне".

Женя Гущин бегал и кричал: "Я же хотел эту тему, а ты меня опередил!" Но я побывал внутри и увидел, что это трагедия. Шабашников же считали асоциальными типами. Деревня их ненавидела, и без них жить не могла. Это не армяне, это наши русские мужики. Как правило, большие специалисты, которые не могли получить у себя на производстве нормальных денег из-за уравниловки. Публика – все с высшим образованием, солидные люди. И они ехали в деревню.

Мне не хотелось бы оперировать расхожими словами - "Система не давала им жить, развиваться, нормально зарабатывать", - но в принципе так и было. И для всех это сопровождалось крахом личной жизни. Для всех. Отрыв от дома, от привычного уклада - для русского человека это очень тяжело. У меня есть еще несколько рассказов про это, а завершил я эту эпопею рассказом "Злое дитя" – там Юрий Иванович Муравьев, наш мозговой центр, под своим именем выведен. Я так часто шалю – вывожу людей под своими именами.

Когда я расписался, что-то уже было опубликовано, шабашники меня звали с собой, только говорили: "ты будешь просто писать". Им был приятно – вот, писатель у них вырос! Но я этим не воспользовался.

Я ведь в книге "На белом коне" предсказал всем смерть точную.

- Ого!

- Да. Автор проживает в единицу времени больше обычного. Исходя из логики героев, в которых ты вжился, эти прозрения и приходят.

Я раньше – сейчас этого нет – шел домой, и знал, что в почтовом ящике лежит письмо. Но я это не развивал, мне хватало моей жены Галины, которая была настоящая ясновидящая.

- То есть, тебя насквозь видела?

- Насквозь! Она знала, где я, что, с кем. Не жизнь была, а ужас. (Смеется) Но 25 лет, до самой ее смерти, мы прожили.

- И как ты? Не пытался шапочку из фольги носить?

- Я пытался быть верным. Очень пытался.

IMG 6248

"Эпоха советской литературы для меня кончилась быстро"

- Твоя писательская судьба – удачливая?

- Мою первую повесть "На белом коне" отметили очень серьезные люди – например, Виктор Петрович Астафьев. Я потом познакомился с ним. За одним столом сидели, в Красноярск я ездил по его приглашению. Но не говорили с ним о серьезных вещах, к сожалению, это не были встречи один на один.

Астафьев дружил с отцом Михаилом Капрановым, которого и выслали из Красноярска за то, что "плохо влияет на писателя Астафьева". Однажды я был у Капранова, он меня манит пальцем, и я вижу: в кабинете, где у отца Михаила была маленькая домашняя церковь, стоит на коленях Астафьев, бьет поклоны. Отец Михаил говорит: "Епитимью наложил за матерки"…

В моей литературной судьбе приняли участие многие люди. Как ни странно, я с ними даже знаком не был. Например, Андрей Скалон, мой поводырь по жизни. В московском издательстве "Современник" я поругался с редактором отдела молодой литературы Олегом Финько. Я провинциальный молодой автор, нашел на кого наехать. И он со злости отослал мою рукопись, сборник рассказов и повестей, Скалону, "на заруб" – Скалон на тот момент никому ни одной положительной рецензии не написал. Суровый твердый человек. А через некоторое время приходит не просто положительная, а восторженная рецензия! И Финько некуда деваться: Скалон - имя! Книга вышла под названием "Под небом апреля" в 1987 году. Покореженная, правда, но это другая история. И уже после этого мы со Скалоном познакомились. К сожалению, Андрей Скалон рассчитался с литературой после перестройки.

После книжки в Москве заработок пошел. Я еще и в Барнауле получил деньги, издательство "Советский писатель" включило меня в энциклопедию "Новые имена советской литературы", второй том открывался моей небольшой повестью, хотя всем по рассказу дали. Оттуда приличный гонорар прислали. Заявки от издательств пошли.

Саша Плетнев, мой добрый гений, большой писатель, соратник Распутина и Астафьева, говорил: "Толя, пиши, придет время – ты не будешь успевать доставать из стола". И такое время пришло. Но тут же кончилось. Ровно на взлете перестройки все кончилось. Мой первый репортаж на "ТВ-Сибирь" в 1990 году был про то, как я получаю деньги за ненапечатанную книгу, большой сборник прозы. Краевое книжное издательство подписало со мной договор, по которому, вне зависимости от того, вышла книжка или нет, ты получаешь деньги за первый тираж. И вот мне выдали деньги, отдали рукопись, я иду по Ленинскому…

Тогда же в издательстве "Современник" рассыпали уже набранную книгу, написали мне "Не представляет коммерческого интереса". Но эти не заплатили - там договор с такими авторами как я подписывали на стадии сигнального экземпляра. На этом для меня эпоха советской литературы кончилась, очень быстро - год-полтора я захватил.

- Обидно было?

- Нет. Чего обижаться? На что? На время? На Горбачева? Я был по уши окунут в круговерть, называемую новым временем. Совершал ошибки. Мне не нравится, как сегодня все рассказывают, какие они тогда были умные, как все предвидели и предчувствовали.

"Мне неинтересно – я не пишу"

- Если говорить о "лаборатории писателя": как ты пишешь? У тебя есть норма? Ты ждешь вдохновения или - каждый день по восемь часов за столом?

- Я же не мальчиком начал. Мне было уже за тридцать. Я работал, а писал – когда было время свободное. На днях выйдет книжка Александра Родионова о Евгении Гущине, там Гущин говорит: "Я очень медленно пишу, в меня медленно натекает". Так и у меня. Я годами могу не писать.

IMG 6254

Когда я пошел работать в "ТВ-Сибирь", то писательский ритм совсем сломался. Работа была адски тяжелая, мы заканчивали в два часа ночи. А с утра уже снова на работу. Хотя и зарабатывали прилично. В три раза больше государственных зарплат. Но это сильно изломало мою систему работы за столом. Но я хоть живой остался. А многие писатели померли. С разными диагнозами, но в 90-е годы поумирали очень многие.

Я немного написал. Мне неинтересно – я не пишу. Но вдохновения мне, прозаику, ждать бесполезно. Садись и паши. Мне трудно входить в работу. Люблю писать рассказы, но энергии на это уходит столько же, сколько на большую вещь.

Шесть лет назад начал писать один роман. Три главы написал. Я знаю, как продолжать, а хожу вокруг него. Рассказы охота пописать… Я хватаюсь за одно, за другое. Я пишу всегда несколько вещей, пока не вцеплюсь во что-то по-настоящему. Сейчас у меня в работе и рассказы, и повести, и два романа, и неизвестно, что будет закончено.

Лаборатория у всех разная. Когда описываю закат, представляю перед собой реальный закат, который я любил в Фирсово наблюдать на фоне пустующей поляны. Когда я пишу о человеке, мне нужно живое лицо. Я ему все придумаю, но лицо должно быть живое. В этом случае журналистика помогает. Хотя в большей части она вредит – репортерским началом. Ловишь себя на том, что язык стерт, приближен к газетному стилю. А литература – вещь, где надо подумать самому и дать читателю подумать. Для меня в отношении языка пример Николай Шипилов – у него речь яркая, переходит афористичную.

- Слово, стиль, сюжет – по-твоему, что важнее для хорошей книги?

- Конечно, должно быть разумное выгодное сочетание. Но слово на первом месте. Я за слово готов простить, если сюжет слабоват.

- Сколько в литературе технологии, а сколько искусства?

- Хороший вопрос. Необходимо и то, и другое. Недавно в Московскую городскую писательскую организацию приняли компьютер. Принесли стихи, там прочитали. Стихи как стихи. Приняли. А это компьютер. Хотя это не столько характеризует отношение к литературе, сколько упадническое состояние организационных структур… Там заплатил 10 тысяч рублей – получи билет. Можешь даже компьютер не привлекать.

IMG 6262

- Из нынешних известных и популярных – Улицкая, Быков, Прилепин, Пелевин, Сорокин и другие – кого ты читаешь?

- Я читаю то, что сильно выбивается из традиции. И в этом списке Пелевин первый. Я не говорю, что Пелевин – это лучшее из того, что я читал. Может, даже худшее. Но мне это интересно как профессионалу, как лаборатория. Это сто процентов не я, и это бесспорно талантливо. Талант интересен самим своим явлением. А видеть себя в других – не очень интересно.

- А что читаешь в плохую минуту? Кто тебя подбадривает?

- Когда на душе муть и отторжение – Бунина люблю. Хотя не сказать, что это писатель, который заряжает энергией. Но он меня обновляет. Бунину всегда завидую. Так писать портреты, природу… Я вообще всем, кто хорошо пишет, завидую.

- О чем тебе хотелось писать?

- Я всегда говорю: я точно знаю, о чем пишу, но никогда не могу об этом рассказать. Читайте. Меня спрашивают: "Расскажи, о чем книга". Давайте. С первой главы… Если все же говорить... Я писал про людей.

Когда несколько лет назад мне на горе Пикет вручали Шукшинскую премию, я сказал словами Альбера Камю, Нобелевского лауреата: "Настоящий писатель не может быть на службе у тех, кто творит историю. Он всегда на службе у тех, кто ее претерпевает".

- Кто твой лирический герой? Про кого пишешь?

- Это простой вопрос. Я пишу не про себя, но про свое зеркальное отражение, про современников, которые меня окружают. Мне кажется, что описать в литературе сегодняшний день – это занятие небросовое.

IMG 6200

- В советское время говорили: "Писатель – инженер человеческих душ". Ты чувствовал, что какие-то винтики в душе человеческой откручиваешь или закручиваешь?

- Нет. Писатели, кого я знаю, все довольно скромные люди.

- Ты видел в своей работе миссию? Для чего ты пишешь?

- Интересный вопрос – для чего пишу? Не знаю. Нравится – пишу. Вторушин недавно грустно сказал о книгах: "Кому это надо?" Сейчас понимаешь: это надо тебе.

Пишут все для себя. Не для денег – сейчас об этом смешно говорить. Я делаю то, что мне нравится. Мне везло с работой в этом отношении – я все время делал то, что мне нравилось. Я оглянулся на свою жизнь – и удивился этому. Когда перестает нравиться – я не делаю.

Хотя мне нужен какой-то отклик. Последний раз это было в странной ситуации. Проблемы с тромбом, меня на "скорой" в дежурную больницу привезли, и главному хирургу говорят: "Вот, больной Кирилин", а он так через плечо: "Что ж мы, книг не читаем?!" Вот это был для меня кайф. Даже в такой момент. Но это такая редкость.

Новосибирский писатель Илья Картушин, Царство ему Небесное, на вопрос, каким будет тираж его новой книжки, ответил: "Тридцать семь экземпляров. Я точно знаю, сколько людей ее прочитают"…

Была на улице Чкалова пивнушка, там собиралась интересная публика – профессора, преподаватели. И вот я припер туда стопку своих книг, сказал барменше – кто захочет заплатить, пожалуйста, за стакан вина автору – пожалуйста. Просто так – пожалуйста. Книжки разобрали, а потом подходили и начинали мне говорить по сюжету, по героям, по узнаваемости. Получались настоящие читательские конференции. А когда мы ходим выступать перед школьниками, там же никто не читает. Редко кто готовится. Хотя и тут бывает: в Солонешное приехали со Станиславом Вторушиным, а школьники нам выдали список вопросов по нашим книгам! Они прочитали!

IMG 6368

- Литература на Алтае жива?

- Она везде жива. Может, не лучшие времена переживает алтайская писательская организация. Но она должна жить. Литература в какое-то время может обойти такую территорию, как Алтай. Но сейчас на Алтае есть интересные ребята. Он еще не сошел с литературной карты России.

Вот журнал "Алтай" обещают реанимировать до четырех номеров. Редакционный совет – Валентин Курбатов, лучший критик страны, Марина Кудимова, бывший замредактора "Литературной газеты", великолепный литературовед. Владимир Куницын, председатель совета критиков и литературоведов Москвы. Они же не пойдут куда попало!

О главном

- Писательство – ремесло или искусство?

- Максим Горький на Первом съезде Союза писателей СССР сказал "литература и искусство", тем самым отделив одно от другого. С тех пор везде так и пишут. А литература – это часть искусства, как музыка, живопись, театр. Вместе с ними она творчески переосмысливает жизнь вокруг нас, возвышает дух, делится пониманием горнего начала в человеке, возжигает пламя страсти в постижении лучшего из миров, где приходится нам жить!

- Ого! Как ты заговорил!

- Время от времени надо напоминать об этом и себе, и другим. Сейчас ходит по экранам фильм Эмира Кустурицы «По млечному пути». Это замечательный синтез всех искусств – музыка, тексты, съемки. Мой лучший друг, единомышленник литературный критик, Владимир Куницын написал, что этот фильм - глобальная метафора нашего земного бытия, что он обезоружен этим фильмом Кустурицы, чьи "искренность и прямодушие влетают не в мозг, а в сердце". Это история о войне, о любви, о скитаниях. Герой надеется только на Бога – и на родную землю. Куницын называет историю библейской. Кустурица сыграл главную мужскую роль, а главную женскую – Моника Беллуччи. Там есть эпизод: герой Кустурицы сломал ногу, и героиня Беллуччи тащит его на себе. Заставить одну из прекраснейших женщин планеты таскать тебя на спине – думаю, о таком каждый мечтает. Но получается это только у того, кто может проникнуть своим талантом в глубину души, "заразить" тех, кто его смотрит, слушает, читает своим восприятием мира…

IMG 20170128 WA0001

P.S. Наш диалог состоялся в brew bar "Свитер", в кофейне нового поколения. Современный интерьер. Здесь можно попробовать кофе сорта арабика из разных стран – Эфиопия, Никарагуа – и каждый день "двигаться по шкале вкуса", приближаясь к совершенству. Brew bar "Свитер" – пр. Ленина, 44а.